английский-русский: Шесть жен Генриха VIII
Jul. 2nd, 2011 06:31 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
wordenАнтония Фрэзер, Шесть жен Генриха VIII.
Когда король Фердинанд сразу же после смерти Артура устанавливал, был ли осуществлен брак дочери или нет, его меньше всего интересовало ее состояние. Очевидно, вдовствующая принцесса Уэльская имела право потребовать обратно 100 000 крон, внесенных в качестве первой части ее приданого, даже раньше, чем начнет получать условленную треть доходов от Уэльса, Корнуолла и Честера, при условии, что брак был полностью осуществлен. Но, как мы уже выяснили, почти наверняка дела обстояли иначе. Донья Эльвира категорически стояла на том. Необходимо учитывать, что когда донья Эльвира подтверждала клятвой, что брак остался неосуществленным, она давала не самый желанный для их католических величеств ответ. Тем не менее, ее версия событий убедила короля Фердинанда: «Бог призвал к себе Артура слишком скоро». К началу июля 1502 года он был полностью уверен в том, что «наша дочь осталась той же, что и была», т.е., девственницей. Исходя из этого, Фердинанд поручил своему представителю герцогу де Эстрада начать переговоры о следующем браке.
В соответствии с полученными инструкциями Эстрада должен был начать с требования вернуть Катерину в Испанию: если не будет немедленного обручения с принцем Генрихом, «для нас очень важно, чтобы принцесса находилась в нашей (испанцев) власти». При этом не подлежит сомнению, что это была лишь уловка, и в тот момент возвращение Катерины без приданого не рассматривалось всерьез. Куда ближе к делу были инструкции, полученные Эстрадой, о содержании принцессы и ее челяди. Почему Катерина должна была тратить свое приданое, когда ей причитались пожизненные доходы с отписанных ей владений? Скаредность Генриха VII, отказывающегося теперь обеспечивать свою невестку и ожидающего, что она будет жить на деньги испанцев, выходила за все рамки. Фердинанд указывал на то, что ни его овдовевшая дочь (Изабелла Португальская), ни невестка (герцогиня Маргарет) не рассчитывали на то, что будут жить у него на содержании Так начались мытарства Катерины, оказавшейся между жерновами нищеты Фердинанда и жадности Генриха VII.
Помолвка принца Генриха с Катериной была официально заключена следующим летом, 23 июня 1503 года. У Фердинанда в то время были свои причины добиваться сближения с Англией, и в этих обстоятельствах доктор де Пуэбла, его постоянный представитель в Лондоне, добился лучших из возможных условий (хотя сама Катерина, наслушавшись от доньи Эльвиры про доктора, была убеждена, что он ставил интересы своего давнего покровителя, английского короля, выше ее собственных).
Предполагаемый брак требовал специального разрешения от Папы - диспенсации. С точки зрения церковных правил, существовало одно «препятствие». Обвенчавшись с Артуром, Катерина оказалась «в родстве» с Генрихом, братом Артура. По этой логике Катерина считалась как бы сестрой Генриха, а не невесткой, вследствие брака с его братом: братьям и сестрам, как находившимся «в первой степени родства», запрещалось вступать в брак. (Именно «первой степенью родства» обосновывался безусловный запрет на браки родителей с детьми.)
Считалось, что родство возникало вследствие сексуальной близости мужа и жены, а не брачной церемонии. Как нам еще предстоит узнать, мужчине, занимавшемуся любовью с одной из сестер, могла понадобиться диспенсация, чтобы жениться на другой, даже при том, что предыдущие отношения (тайные) не включали в себя брачной церемонии. В случае, когда речь шла о неосуществленном браке, требовалась другая диспенсация: для «общественной честности». Несмотря на неосуществленность, первый брак был заключен на глазах у публики; с этим необходимо было разобраться, прежде чем второй брак станет в глазах общества законным (даже если формально и является таковым). Учитывая, что весь смысл подобных диспенсаций заключался в том, чтобы обеспечить законность и несомненность брака, от которого, что еще важнее, произойдет законное потомство, в таких случаях больше думали о будущем браке, чем о том, что в действительности происходило в первом.
Таким образом, когда испанский король просил у Рима разрешения, позволявшего Катерине выйти замуж за Генриха, он просил и получил диспенсацию, где говорилось о том, что ее первый брак, «возможно» (forsitan на латыни), был осуществлен. Это двусмысленное «возможно» создало потом немало проблем. Но в то время, когда Фердинанд, как и сама Катерина, не говоря уже о донье Эльвире, были полностью уверены в том, что брак остался неосуществленным, эта формулировка очевидным образом являлась всего лишь очередным испанским маневром.
Сам король Фердинанд вполне недвусмысленно выражался об этом в письме к своему послу 23 августа 1503 года: «В Англии прекрасно знают о том, что принцесса осталась девственницей. Но, так как страсть англичан к крючкотворству известна, благоразумнее было подходить к этому так, как если бы брак был осуществлен... Папская диспенсация должна находиться в полном соответствии с указанной статьей [брачного] договора». Суть его послания раскрывается в следующем предложении: «Право наследования (в случае, если у Катерины и Генриха родится ребенок) основано на неоспоримой законности договора». Доктор де Пуэбла полагал, что сможет за счет этого еще и добиться более выгодных условий в вопросе приданого Катерины; принцесса была разгневана, но он отмел ее возражения как несущественные. В любом случае, отец Катерины стоял за всем этим и в некотором смысле совершил предательство по отношению к ней.
Такая диспенсация - разрешение мужчине жениться на вдове брата - была необычной, но отнюдь не неслыханной. Сама Катерина Арагонская вряд ли могла относиться к этому как к чему-то исключительному, учитывая, что незадолго до того ее зять, Мануэль, король Португалии, поочередно женился на ее сестрах Изабелле и Марии без особых промедлений (после чего взял себе третью жену, племянницу первых двух). На этот счет имелись различные библейские тексты, один из которых - из книги Левит - запрещал такой брак, другой же, из Второзакония, однозначно ставил это в обязанность второму брату. Эти тексты, как и словечко «возможно», и все, происходившее в брачную ночь между двумя подростками, через четверть века стали объектом яростных споров, но в то время им едва ли уделялось особое внимание: политики вели свою игру, используя молодых невест и женихов королевской крови в качестве пешек.
Но на матримониальной доске появились новые серьезные фигуры. Катерина Арагонская, испанская принцесса, теперь уже не могла считаться такой же выгодной партией из доступных Генриху VII, как пятнадцать лет назад, когда был заключен английско-испанский договор. Например, были внучки императора Максимилиана из растущей семьи его сына Филиппа Красивого и Хуаны, сестры Катерины: Карл, племянник Катерины, родившийся в 1500 г., представлял из себя вершину возможных матримониальных устремлений в Европе, но и его сестры, Элеанор и Изабелла, были завидными невестами. Была и французская принцесса, малышка Клод, единственный на тот момент ребенок Людовика XII и его жены Анны Бретонской; и десятилетняя Маргарита Ангулемская, чей брат, Франсуа, должен был занять французский трон (согласно салическому закону), если король Людовик умрет, не оставив сына. Катерина Арагонская не была и единственной вдовой в Европе. Бывшая невестка Катерины, герцогиня Маргарет, обвенчавшись с Филибертом Савойским после скоропостижной кончины прежнего супруга*, недавно овдовела повторно.
На перспективах брака Катерины роковым образом сказалась еще и смерть ее свекрови Элизабет Йоркской в феврале 1503 года, всего за несколько месяцев до ее официальной помолвки с принцем Генрихом. В личном плане она лишилась покровительницы, чуткость и доброта которой могли бы значительно смягчить горечь разочарований от последовавших лет. Что же до общественной стороны дела, Генрих VII, сорокашестилетний вдовец, теперь вновь обрел холостой статус и мог использовать его в дипломатических целях. Был даже слух, достигший Испании, что король собирается жениться на собственной невестке.
На официальном уровне католические короли с негодованием отвергали подобные предположения: «нечто совершенно неслыханное, само упоминание об этом оскорбляет наш слух» (не говоря уже о том, что это был классический «неравный брак», король Генрих и Катерина формально находились в родстве первой степени). Впрочем, у негодования их католических величеств была и более приземленная сторона: принц Генрих сохранит право наследования перед любым сыном, который родится у Катерины и его отца, и испанская принцесса, по всей вероятности, останется вдовствующей королевой, а не королевской матерью и возможной регентшей. «Само упоминание об этом оскорбляет нас», прямо писал Фердинанд.
Возможно, слух не имел под собой оснований. Но само его возникновение (в то время, когда велись официальные переговоры о браке Катерины и сына английского короля) показывает изменчивую и скользкую природу матримониальных дел в Европе того времени. Более того, возмущение Фердинанда мыслью о короле Генрихе в качестве возможного жениха становится несколько комичным, если посмотреть на его собственное поведение в дальнейшем.
В октябре 1504 года умерла еще одна королева, мать Катерины, Изабелла. Фердинанд выразил набожную надежду на то, что теперь она «в царстве лучшем и более долговечном, чем то, которым она правила». Союз Арагона с Кастилией действительно оказался недолговечным: смерть Изабеллы означала, что трон займут ее дочь Хуана и Филипп Красивый, находящиеся во Фландрии. Король Фердинанд, лишившийся титула «король Кастильский», который принадлежал ему тридцать лет, был вынужден ловчить, пытаясь вернуть себе управление владениями своей жены в качестве губернатора. Между тем, отделение Арагона от Кастилии и возможный переход последней в имперский стан открывали целый веер новых дипломатических перспектив.
Кроме того, король Фердинанд теперь представлял из себя еще одного пожилого и свободного вдовца (нуждавшегося в наследнике мужского пола для Арагона). Не теряя времени, в следующем году, сразу после заключения договора в Блуа с Францией, он женился на Жермене де Фуа. Она приходилась французскому королю племянницей, тогда как ему - двоюродной внучатой племянницей. Ей было восемнадцать лет. Ему - пятьдесят три.
Эти бурные перемены несли с собой дурные предзнаменования для Катерины, которая, физически находясь во власти англичан, вряд ли могла от них выиграть. К лету 1505 года, в преддверии четырнадцатого дня рождения принца Генриха (после которого Катерина могла рассчитывать на проведение бракосочетания), Европа полнилась совершенно иными слухами. Считалось, что король Генрих VII намерен связать свою семью и имперский дом Габсбургов тройственным союзом. Принцессу Мэри обручат с Карлом, наследником владений Габсгургов и Кастилии. Сам король Генрих заключит брак с дважды овдовевшей тетей Карла, герцогиней Маргарет. А Генрих, принц Уэльский, возьмет в жены сестру Карла, Элеонору Австрийскую, семилетнюю племянницу той девятнадцатилетней принцессы, которая все это время искренне считала его своим нареченным супругом.
В этих обстоятельствах король Генрих нашел способ развязать себе руки в отношении сына. 27 июня 1505 года, за день до своего четырнадцатилетия, когда он должен был достичь возраста согласия, Генрих, принц Уэльский, официально объявил о расторжении помолвки с Катериной, вдовствующей принцессой Уэльской и испанской.
Еще перед тем, как на нее обрушился этот удар, в положении Катерины произошли резкие изменения к худшему. Помолвка двумя годами ранее не принесла перемен к лучшему, как можно было бы надеяться: напротив, она лишь обострила и подхлестнула неудобные вопросы короля Генриха насчет остального приданого. Эти требования сопровождались вежливым, но непреклонным отказом обеспечивать ее чем-либо, кроме самого необходимого.
Несчастливые домочадцы плохо уживаются вместе. Большую часть времени принцесса находилась вместе с доньей Эльвирой и остальной испанской свитой в Дарем Хаус, принадлежавшем епископам Дарема, в средневековом городке Стрэнде. По крайней мере, там были красивые сады, раскинувшиеся вдоль реки; но это было единственной отрадой при жизни в затворничестве, по мнению доньи Эльвиры, подобавшем принцессе. Все те годы, что Катерина оставалась вдовой, ряд неприятных происшествий, завершавшихся расставанием с членами свиты, хоть и разряжал атмосферу, в то же время усиливал у нее ощущение покинутости.
Проведя пять лет в Англии, Катерина сообщила отцу, что едва может говорить по-английски. Но как она могла учиться под надзором доньи Эльвиры, когда король Генрих не замечал или оскорблял ее? Случайные визиты во дворец и выезды на охоту в Виндзорском лесу были весьма редки. Первым ее покинул Алессандро Жеральдини, гуманист и ученый, бывший ее учителем в былые счастливые дни в Испании. Он прибыл с ней в Англию в роли ее исповедника и старшего священника. Но стало известно, что отец Алессандро распространял слухи о том, что Катерина забеременела от принца Артура: Катерина не простила ему этого ни тогда, ни через много лет. Разгневанная донья Эльвира добилась отъезда Алессандро в конце 1502 года.
В скором времени придворные дамы Катерины тоже начали ее покидать. Их отталкивали как закрытая жизнь в Дарем Хаус, так и невозможность для Катерины обеспечить им приданое, достойное фрейлин принцессы королевской крови. Сама Катерина не могла думать об этом своем недостатке «без угрызений совести». Но ее отец, поглощенный собственными проблемами в Испании, даже не посылал ей регулярно деньги на содержание. Очень скоро все, выходящее за рамки самого необходимого, стало непозволительной роскошью. Весной 1504 года Катерина сообщала, что у нее не осталось денег даже на то, чтобы покупать еду для себя и своих домашних.
При всем этом отбытие доньи Эльвиры не было добровольным. Это было эхо неудавшегося заговора. Брат доньи Эльвиры, дон Хуан Мануэль, служил кастильским дипломатом во Фландрии и пытался склонить Генриха VII к союзу с новыми правителями Кастилии, отдалив Англию от Арагона. В то время одной из тех, кто хотя бы теоретически мог облегчить отчаянное положение Катерины, была ее старшая сестра Хуана, наследница их матери. Катерине предложили написать сестре письмо с просьбой договориться о встрече с Генрихом VII в Сент-Омере: в свою очередь, это привело бы к тому, что он отплыл бы в Кале, и Катерина была бы в числе его спутников. После чего королева Хуана, узнав о бедствиях сестры, оказала бы ей помощь сама, либо нашла бы способ заставить английского короля сделать это.
Но недостойный доктор де Пуэбла расстроил весь замысел, напомнив Катерине о том, кому она в первую очередь была обязана хранить верность - разумеется, речь шла об отце. Катерина была в гневе: но она отказалась от своего плана. Донью Эльвиру отослали во Фландрию, и с ней отправился испанский священник, у которого принцесса исповедовалась после прощания с отцом Алессандро. На протяжении следующих двух лет Катерина была лишена даже возможности исповедоваться на родном языке. Но постепенно аскетизм и самоотречение, происходящие из веры, становились ее прибежищем. Мы узнаем об этом из письма Папы к Генриху, принцу Уэльскому, от 20 октября 1505 года, где ему поручается властью мужа (sic) заставить ее снять с себя обет сурового поста и молитв, воздержания и паломничества. Такое рвение могло отвлечь ее от подлинной цели брачного союза - а именно, произведения потомства. В такое время это письмо должно было смотреться скорее злой шуткой; но когда в переговорах принимал участие Генрих VII, ничто не было простым и однозначным, даже разрыв принца с невестой.
Хуана и Филипп Красивый, ставшие королями Кастилии, внезапно прибыли в Англию в январе 1506 года. Но надежды доньи Эльвиры на то, что одна сестра поможет другой в ее бедственном положении, не осуществились. По дороге из Нидерландов в Испанию королевская флотилия отклонилась с пути из-за шторма и была вынуждена встать на отдых в Веймуте. Король Филипп приехал в Виндзор и там отдыхал при дворе. Казалось, Катерина Арагонская вновь на мгновение вернулась во времена своей молодости в Испании: в ее волосах сверкали драгоценности, и она танцевала с двумя своими дамами прелестные кастильские танцы, которые она впервые продемонстрировала в Догмерсфилде. Но Виндзорский договор, заключенный 31 января между королем Генрихом и королем Филиппом, означал непосредственную угрозу ее будущему.
Англия теперь находилась в одном стане с империей Габсбургов против Арагона. Генрих VII зашел так далеко, что намекал на оказание помощи Филиппу против Фердинанда в случае, если бы Филипп захватил Кастилию силой. В свою очередь, Генрих получал в жены герцогиню Маргарет, и начиналась подготовка столь желанного обручения Карла Австрийского с принцессой Мэри (принцесса пела испанские песни, которым ее научила Катерина, во время дворцовых развлечений). Значило ли это, что все завершится обручением принца Генриха с сестрой Карла, Элеонорой?
Мало того, Катерина так и не получила того утешения от встречи с сестрой, на которое могла надеяться. Королева Хуана была очаровательна собой (она была прекраснейшей из дочерей Изабеллы); но вместе с тем она была мнительна и неуравновешена, и безумно ревновала своего привлекательного мужа к другим женщинам. По какой-то причине, возможно, вследствие одного из ее приступов дурного настроения, королева Хуана приехала в Виндзор через некоторое время после мужа, и Катерина оставила двор на следующий же день.
Тревоги принцессы все возрастали. Казалось, кроме нищеты, теперь ей угрожал финальный отказ. В апреле 1506 года она сообщила отцу, что ходит «почти нагишом», и что она просила у короля Генриха «в слезах» деньги на еду - и безуспешно. При этом, положение оставалось неоднозначным: король Генрих намеренно поддерживал неопределенность, царившую в отношении «помолвки», которую он заставил сына разорвать. В то время, как Катерина жаловалась в Арагон, принц Генрих, без сомнения, повинуясь отцу, продолжал величать ее (обращаясь к свояку, королю Филиппу) «моей дражайшей и возлюбленной августейшей супругой».
Стиль обращения принца Генриха напоминал язык официальных писем принца Артура к «дражайшей половине» почти десятью годами ранее. Но можно заметить и разницу. Принц Генрих уже успел узнать свою жену, «возлюбленную супругу», встречаясь с ней с момента ее прибытия в Англию. Кроме того, отбытие доньи Эльвиры вместе с нежеланием короля выделять деньги на Дарем Хаус привело к тому, что Катерина проводила больше времени при дворе или перемещалась по малым королевским дворцам. В любом случае она виделась с королевскими отпрысками. Таким образом, в последние несколько лет принц Генрих (и принцесса Мэри) сблизились с Катериной.
Это сближение не было намеренным. Оно было побочным результатом скупости Генриха VII, настойчиво выжимавшего из Фердинанда деньги, по сути, устроив ради этого травлю его дочери. Король считал свою власть над сыном абсолютной. И действительно, наблюдатели были поражены тем, как принц Генрих во всем повиновался отцу, ведя практически затворнический образ жизни; король, возможно, боясь за безопасность сына, а возможно, привыкнув во всем распоряжаться единолично, решал за сына каждую мелочь в его жизни. В следующем году Катерина отправила отчаянную жалобу отцу: ей не позволяли даже увидеться с «принцем, ее супругом» четыре месяца, несмотря на то, что они жили в одном дворце.
Для Генриха VII бесцеремонное устранение Катерины из общества его сына было лишь одним из маневров (так же, как для короля Фердинанда - циничное использование мифа об осуществлении брака Катерины). Но между привлекательным подростком, стремительно превращавшимся в юношу - в 1507 году принцу Генриху было шестнадцать лет - и несчастной маленькой принцессой, вызывающей сострадание у любого, наделенного чувствительным сердцем, постепенно развивались отношения, выросшие из родственной близости. Этому суждено было сыграть свою роль.
Что до Катерины, именно в то время она высказала Генриху VII в лицо с отвагой, делающей ей честь, что считает свой брак с принцем Генрихом «нерасторжимым». Разумеется, долг, религиозные убеждения и воспитание поддерживали ее в этом - как и инструкции, посланные отцом. Но и то, что обсуждаемый супруг был «в высшей степени исполнен достоинств», несомненно, тоже должно было сыграть свою роль. «В целом свете не найти юноши прекраснее принца Уэльского», сказал доктор де Пуэбла арагонскому королю в октябре 1507 года. Атлетическое сложение принца Генриха, как и его мощные мускулистые «гигантские», по словам доктора Пуэбла, конечности, уже начали изумлять тех, кто цинически не привык ожидать от принцев подобного совершенства.
Одержимость королевы Хуаны живым мужем продлилась недолго. Ее заменила одержимость трупом. После смерти Филиппа в октябре 1506 года шаткий рассудок Хуаны полностью помутился; она бесцельно ездила из замка в замок, держа при себе непогребенное тело мужа в гробу. Неожиданным последствием ее поездки в Англию было то, что она покорила Генриха VII своей красотой. Она была единоличной правительницей Кастилии, и теперь потеряла мужа. В конце концов, что мешало ему претендовать на ее руку? (Брак с герцогиней Маргарет так и не состоялся; она предпочла следовать своему призванию и править Нидерландами как мудрый и почитаемый регент).
Учитывая обстоятельства, попытки английского короля убедить себя в том, что рассказы о безумии Хуаны были просто уловкой испанцев, пытавшихся лишить ее законных прав, выглядят довольно беспомощно. С другой стороны, горячее одобрение доктором Пуэбла этого брака было уже откровенным фарсом: он доказывал, что даже если королева Кастилии и была безумна, англичан это не должно особенно волновать, поскольку та уже родила ребенка, и, по-видимому, способна это повторить.
Вновь возникала довольно щекотливая ситуация. Вопрос о браке с дочерью Фердинанда Хуаной снова поставил Генриха VII в положение, когда могла возникнуть необходимость в помощи Арагона. И ведь самый ценный из матримониальных призов, внук и наследник императора Карл Австрийский, тоже был внуком и наследником Фердинанда. Во власти арагонского короля было поддержать или же расстроить их брак с принцессой Мэри. Королю Генриху приходили на ум и другие заманчивые мысли о невестах, близких к арагонскому дому. Так, была еще и племянница Фердинанда, королева Жанна Неаполитанская, молодая вдова и признанная красавица. Несмотря на то, что королю Генриху понравилось то, что он о ней слышал, он не принимал ничего на веру. Необходимо было выяснить подробности: рисовала ли она? Был ли у нее на верхней губе волосок? Он слышал, что ее груди были довольно большими и полными и «несколько приподнятыми вверх». Не пахло ли у нее изо рта? Послы не должны были полагаться на чужие слова и подойти достаточно близко, чтобы иметь возможность все проверить.
Все это не помогало развеять мрачную атмосферу, царившую при английском дворе. Экстравагантные развлечения остались в прошлом. Торжества при бракосочетании Катерины и Артура были последним - и величайшим - зрелищем этого царствования. При всех своих мечтах о молодых прекрасных невестах, настоящее наслаждение король получал от игр в кости (обязательных для мужчин при его дворе). Во всех его действиях в конечном итоге просматривалась страсть к деньгам. Когда король Фердинанд, улучшив свое финансовое положение, смог послать часть недостающего приданого Катерины в июле 1507 года, король Генрих в ответ на это обрушился на принцессу, обвинив ее в том, что она незаконно присвоила себе предыдущую часть. Он доказывал это следующим образом: драгоценности и посуда, которые она привезла принцу Артуру, принадлежали последнему, и после его смерти стали собственностью его отца; сама же Катерина не имела права притрагиваться к ним.
Письма Катерины к отцу продолжают трагическое повествование. В них постоянно упоминается про еду и одежду. Катерина смогла купить себе два платья (из черного бархата) с тех пор, как приехала в Англию из Испании шесть лет назад, и ей пришлось продать свои браслеты, чтобы заплатить за них. Ее слуги ходили в лохмотьях. Что же до еды, с ней было все хуже, и принцессе, чтобы расплатиться, приходилось продавать посуду. Несомненно, долгом ее отца было «прийти на помощь молодой принцессе, живущей на чужбине и лишенной защиты».
С учетом всего этого неудивительно, что ее здоровье стало сдавать, и она испытывала постоянные приступы «горячечной лихорадки» - как и раньше, это могла быть какая-то разновидность депрессии, как и любая другая болезнь, вызывающая высокую температуру, - и кровопускание, которым ее лечили, могло лишь ослабить ее сопротивляемость. Весной 1507 года она сказала сестре, королеве Хуане, что поправилась и стойко противостоит ударам судьбы. Но в августе Катерина отчаянно пишет отцу, что «ни одна женщина, какая бы участь ей ни выпала» не страдала больше нее. Сравнивая с этим утверждения короля Генриха месяцем позже, что он совсем недавно отправил ей 200 фунтов, которые, должно быть, украли ее слуги, и то, что он так любит ее, что ему невыносима мысль о «пребывании ее в бедности», трудно не почувствовать фальши.
Неурядицы в нищем доме Катерины продолжались. Приехавший в конце концов испанский исповедник должен был немного облегчить ее жизнь. Он прибыл по настоятельной просьбе Катерины, в связи с тем, что ей было трудно исповедоваться на английском. Новоприбывший был францисканцем-обсервантом, как и исповедник королевы Изабеллы; францисканский монастырь обсервантов, находившийся рядом со дворцом в Гринвиче, поставлял священников и английской королевской семье. Катерина сразу же подпала под его обаяние. К несчастью, после всего пережитого она не научилась хорошо разбираться в людях. Отчаянная нужда в чьей-нибудь поддержке заставила ее принимать любого, кто поддерживал ее (или сумел создать у нее такое впечатление), за достойного и благородного человека.
Иногда это оказывалось правдой. В эти мрачные дни из Испании прибыла новая фрейлина, Мария де Салинас. Катерина говорила, что та неизменно утешала и ободряла ее «в час испытаний», и ей суждено было стать одной из самых верных друзей и слуг Катерины. Она приходилась ей дальней родственницей по арагонской линии, была немного младше своей госпожи и в молодости отличалась редкой красотой; Инес, сестра Марии де Салинас, которая вышла замуж за испанца, живущего в Англии, могла быть одной из фрейлин, приехавших с Катериной. Верность была не единственным достоинством Марии де Салинас; она была еще и неизменно тактична.
Этого нельзя было сказать о новом исповеднике Катерины, монахе Диего Фернандесе. Он, разумеется, не был тем Распутиным, «кичливым и скандальным сверх всякой меры», которым его изображали недоброжелатели. Были и те, кто не находил в нем «ни учености, ни достойного облика, ни манер, ни способностей, ни доброго имени». Если это и было некоторым преувеличением, все же монах Диего не был и тем образцом мудрости и благородства, которым его считала Катерина, «лучшим исповедником, который когда-либо был у женщины в моем положении, что касается как его частной жизни, так и знания основ веры и книжной учености».
В действительности монах Диего был интеллектуалом, получившим образование в Саламанке и поднявшимся из низов благодаря собственным усилиям. К несчастью, монах был намерен вмешиваться во все происходящее в доме принцессы, не ограничиваясь заботой о ее душе. Это было чем-то вроде одержимости властью, особенно неуместной ввиду сложных отношений Катерины с английским двором. Если же Катерина осмеливалась поставить его решения под сомнение, он, апеллируя к ее набожности, убеждал ее в том, что она предлагала греховные вещи; в конце концов, кому, как не ему, было судить об этом. Испанский посол возмущался тем, как легко было играть на чувствах «столь ответственной» девушки, как Катерина, «объявляя греховными все поступки, неважно, какие, если те его не устраивали».
Особенно возмутительным был эпизод, когда Катерина договаривалась о том, чтобы отправиться с принцессой Мэри в Ричмонд-Палас верхом и там присоединиться ко двору. В последний момент монах Диего вмешался, утверждая, что Катерина чувствовала себя ночью нехорошо. «Сегодня вы не поедете», объявил он. На сей раз Катерина не уступила: она очень любила такие поездки, особенно с принцессой Мэри, и сам король наконец-то послал за ней. Даже когда монах Диего объявил, что не подчиниться его приказу означало совершить смертный грех, обыкновенно послушная Катерина продолжала настаивать, показав этим степень своего недовольства. Но ее исповедник не допускал никаких возражений. После неловкой паузы принцесса Мэри уехала. Катерина обнаружила, что осталась без еды, так как дом уже готовили к ее отъезду. Король был - на этот раз вполне обоснованно - «крайне недоволен». На следующий день больной, если верить монаху Диего, девушке пришлось ехать на лошади, в сопровождении трех женщин, мажордома и монаха Диего, когда она могла бы путешествовать сообразно своему положению с принцессой Мэри.
Мимолетный слух о том, что влияние монаха Диего на принцессу проистекало из их интимной связи, надо признать необоснованным. Набожность и добродетельное поведение Катерины, сопровождавшие ее всю жизнь, не говоря уже о ее искренней уверенности в своей девственности, сделали бы для нее саму мысль о такой возможности невообразимой, если не кощунственной. При этом само собой разумеется, что для нашего Распутина, монаха Диего, не было никакой необходимости становиться на такой опасный путь. Высокая сознательность и одиночество Катерины и так сделали ее легкой добычей. Мастерское умение играть на ее страхах давало ему достаточную власть. Вполне можно понять реакцию нового посланника короля Фердинанда, дона Гутьерре Гомеса де Фуэнсалида, и его сетования: лишь бы нашелся «честный старый исповедник», чтобы сменить мутящего воду монаха.
Фуэнсалида прибыл на смену доктору де Пуэбла, который был отозван по просьбе Катерины в 1508 году. Если Катерина составила о монахе Диего незаслуженно высокое мнение, то в равной степени она ошибалась в отношении доктора де Пуэбла в своем упорном убеждении, впервые взлелеянном еще доньей Эльвирой, считая его послушным орудием Генриха VII. И в этом случае вынужденное уединение заставило Катерину плохо судить о людях. Возможно, еврейская кровь доктора Пуэбла - он был еврей частично или полностью - способствовала предубеждению доньи Эльвиры, несмотря на то, что многие чиновники Фердинанда до изгнания евреев в 1492 году были conversos, евреями, обращенными в христианство. Отношение к ним в Испании после 1492 года никак нельзя назвать однозначным, и едва ли оно могло бы быть таким (у самого Фердинанда - и, соответственно, Катерины - имелась еврейская кровь от его матери, Хуаны Энрикес). Этот фактор несомненно играл против доктора де Пуэбла, пожилого чиновника среднего звена, лишенного преимуществ, даваемых высоким общественным положением. Но было и еще кое-что: доктор де Пуэбла оказывался удобным козлом отпущения для Катерины всякий раз, когда истинным виновником ее положения, если забыть про Генриха VII, был ее отец, не сумевший обеспечить ей приданое. Если учесть страстную привязанность Катерины к Фердинанду (в Испании она была его малюткой, младшим и самым любимым ребенком), можно понять потребность в перекладывании вины на доктора Пуэбла.
Фуэнсалида был послом совершенно другого типа. Это был аристократ, привыкший к утонченному бургундскому двору, хотя он немного и знал Англию. Но и Фуэнсалида добился не большего. Доктор де Пуэбла по крайней мере хорошо ладил с королем Генрихом, какое бы превратное представление ни сложилось у Катерины об их отношениях; настойчивость Фуэнсалиды в вопросе о браке Катерины безмерно раздражала короля. С точки зрения Катерины, Фуэнсалида оказался даже хуже, привезя указания Фердинанда, согласно которым столь долго оттягивавшийся брак должен был состояться безотлагательно, в противном же случае следует вернуть домой Катерину и все, что получится спасти из ее бывшего приданого и имущества. «Очевидно, он (Генрих VII) считает, что может делать, что ему вздумается, и требовать чего угодно», писал Фердинанд, «поскольку принцесса в его власти». Но сама Катерина продолжала заявлять о «нерасторжимости» своего второго брака.
Последней каплей для испанцев стали попытки Генриха VII предложить собственный брак с королевой Хуаной в качестве замены браку Генриха, принца Уэльского, и Катерины. Таким образом он надеялся сохранить дружбу с Арагоном. Когда Фуэнсалида негодующе указал, что английский король обязался по договору обвенчать своего сына с Катериной Арагонской, Генрих VII любезно ответил ему: «Мы с сыном свободны». Для Фуэнсалиды и его господина это означало смертный приговор браку Катерины.
Катерина, в свою очередь, была разгневана на Фуэнсалиду, и монах Диего опять вступил в состязание. Особенно возмутительным было происшествие с одной из ее дам, Франческой де Качерес, получившей предложение руки и сердца от богатого итальянского банкира Франческо Гримальди (участвовавшего в запутанных приготовлениях, связанных с выплатой оставшейся части приданого Катерины). Донья Франческа, не имея за душой приданого, считала себя счастливой, обеспечив себе столь завидного жениха; но то обстоятельство, что Фуэнсалида остановился в лондонском доме Гримальди, заставило Катерину с подачи монаха Диего заподозрить здесь сговор. Донье Франческе пришлось покинуть ее дом и свадьба состоялась в доме Гримальди.
По мнению Фуэнсалиды, пришло время собирать пожитки Катерины и вызволять принцессу из английского замка, в котором та уже семь лет ждала прекрасного принца. В свете брака, заключенного через посредников - официальной помолвки - принцессы Мэри с Карлом Австрийским, принцем Кастильским, в декабре 1508 года, бесконечные проволочки Генриха VII в отношении предыдущего брака лишились последнего оправдания. Фуэнсалида в гневе отказался от приглашения на придворные торжества и пытался запретить это принцессе. И все же Катерина отправилась туда с высоко поднятой головой. Карл был ее племянником, Мэри - золовкой; она гордо наблюдала за церемониями. Когда двенадцатилетняя Мэри внятно и разборчиво произнесла слова обряда по-французски «без каких-либо запинок или оговорок, пауз или перерывов», у многих из тех, кто наблюдал за этим трогательным моментом, глаза были на мокром месте. Но если Катерина была среди них, она наверняка должна была уронить пару слез и о собственной судьбе.
Весной 1509 года Катерина наконец сломалась. В письме отцу от 9 марта она отчаянно пишет ему, что не может больше вынести мелочные преследования Генриха VII. Совсем недавно он сказал ей, что совершенно не обязан кормить ее или ее свиту; и презрительно добавил, что дает ей пропитание в качестве милостыни. Принцесса уже поправилась после последнего приступа болезни; теперь она желала вернуться в Испанию и провести остаток жизни в служении Богу. Это был жест полного отчаяния со стороны дочери королевы Изабеллы, воспитанной в убеждении, что ей предназначен Богом престол, а не монастырь.
В следующем месяце Фуэнсалида начал отправку имущества Катерины в Брюгге. И в этот момент внезапно Катерина избавилась от власти короля Генриха. 21 апреля после недолгой болезни тот скончался. Почти ровно семь лет прошло после смерти принца Артура. Заклятье потеряло силу.
*Герцогиня Маргарет вышла за Иоанна Астурийского в 1497 г., и после его смерти, наступившей через полгода, за Филиберта Савойского в 1501 г. Тот скончался в 1504 г. (прим. переводчика)
Когда король Фердинанд сразу же после смерти Артура устанавливал, был ли осуществлен брак дочери или нет, его меньше всего интересовало ее состояние. Очевидно, вдовствующая принцесса Уэльская имела право потребовать обратно 100 000 крон, внесенных в качестве первой части ее приданого, даже раньше, чем начнет получать условленную треть доходов от Уэльса, Корнуолла и Честера, при условии, что брак был полностью осуществлен. Но, как мы уже выяснили, почти наверняка дела обстояли иначе. Донья Эльвира категорически стояла на том. Необходимо учитывать, что когда донья Эльвира подтверждала клятвой, что брак остался неосуществленным, она давала не самый желанный для их католических величеств ответ. Тем не менее, ее версия событий убедила короля Фердинанда: «Бог призвал к себе Артура слишком скоро». К началу июля 1502 года он был полностью уверен в том, что «наша дочь осталась той же, что и была», т.е., девственницей. Исходя из этого, Фердинанд поручил своему представителю герцогу де Эстрада начать переговоры о следующем браке.
В соответствии с полученными инструкциями Эстрада должен был начать с требования вернуть Катерину в Испанию: если не будет немедленного обручения с принцем Генрихом, «для нас очень важно, чтобы принцесса находилась в нашей (испанцев) власти». При этом не подлежит сомнению, что это была лишь уловка, и в тот момент возвращение Катерины без приданого не рассматривалось всерьез. Куда ближе к делу были инструкции, полученные Эстрадой, о содержании принцессы и ее челяди. Почему Катерина должна была тратить свое приданое, когда ей причитались пожизненные доходы с отписанных ей владений? Скаредность Генриха VII, отказывающегося теперь обеспечивать свою невестку и ожидающего, что она будет жить на деньги испанцев, выходила за все рамки. Фердинанд указывал на то, что ни его овдовевшая дочь (Изабелла Португальская), ни невестка (герцогиня Маргарет) не рассчитывали на то, что будут жить у него на содержании Так начались мытарства Катерины, оказавшейся между жерновами нищеты Фердинанда и жадности Генриха VII.
Помолвка принца Генриха с Катериной была официально заключена следующим летом, 23 июня 1503 года. У Фердинанда в то время были свои причины добиваться сближения с Англией, и в этих обстоятельствах доктор де Пуэбла, его постоянный представитель в Лондоне, добился лучших из возможных условий (хотя сама Катерина, наслушавшись от доньи Эльвиры про доктора, была убеждена, что он ставил интересы своего давнего покровителя, английского короля, выше ее собственных).
Предполагаемый брак требовал специального разрешения от Папы - диспенсации. С точки зрения церковных правил, существовало одно «препятствие». Обвенчавшись с Артуром, Катерина оказалась «в родстве» с Генрихом, братом Артура. По этой логике Катерина считалась как бы сестрой Генриха, а не невесткой, вследствие брака с его братом: братьям и сестрам, как находившимся «в первой степени родства», запрещалось вступать в брак. (Именно «первой степенью родства» обосновывался безусловный запрет на браки родителей с детьми.)
Считалось, что родство возникало вследствие сексуальной близости мужа и жены, а не брачной церемонии. Как нам еще предстоит узнать, мужчине, занимавшемуся любовью с одной из сестер, могла понадобиться диспенсация, чтобы жениться на другой, даже при том, что предыдущие отношения (тайные) не включали в себя брачной церемонии. В случае, когда речь шла о неосуществленном браке, требовалась другая диспенсация: для «общественной честности». Несмотря на неосуществленность, первый брак был заключен на глазах у публики; с этим необходимо было разобраться, прежде чем второй брак станет в глазах общества законным (даже если формально и является таковым). Учитывая, что весь смысл подобных диспенсаций заключался в том, чтобы обеспечить законность и несомненность брака, от которого, что еще важнее, произойдет законное потомство, в таких случаях больше думали о будущем браке, чем о том, что в действительности происходило в первом.
Таким образом, когда испанский король просил у Рима разрешения, позволявшего Катерине выйти замуж за Генриха, он просил и получил диспенсацию, где говорилось о том, что ее первый брак, «возможно» (forsitan на латыни), был осуществлен. Это двусмысленное «возможно» создало потом немало проблем. Но в то время, когда Фердинанд, как и сама Катерина, не говоря уже о донье Эльвире, были полностью уверены в том, что брак остался неосуществленным, эта формулировка очевидным образом являлась всего лишь очередным испанским маневром.
Сам король Фердинанд вполне недвусмысленно выражался об этом в письме к своему послу 23 августа 1503 года: «В Англии прекрасно знают о том, что принцесса осталась девственницей. Но, так как страсть англичан к крючкотворству известна, благоразумнее было подходить к этому так, как если бы брак был осуществлен... Папская диспенсация должна находиться в полном соответствии с указанной статьей [брачного] договора». Суть его послания раскрывается в следующем предложении: «Право наследования (в случае, если у Катерины и Генриха родится ребенок) основано на неоспоримой законности договора». Доктор де Пуэбла полагал, что сможет за счет этого еще и добиться более выгодных условий в вопросе приданого Катерины; принцесса была разгневана, но он отмел ее возражения как несущественные. В любом случае, отец Катерины стоял за всем этим и в некотором смысле совершил предательство по отношению к ней.
Такая диспенсация - разрешение мужчине жениться на вдове брата - была необычной, но отнюдь не неслыханной. Сама Катерина Арагонская вряд ли могла относиться к этому как к чему-то исключительному, учитывая, что незадолго до того ее зять, Мануэль, король Португалии, поочередно женился на ее сестрах Изабелле и Марии без особых промедлений (после чего взял себе третью жену, племянницу первых двух). На этот счет имелись различные библейские тексты, один из которых - из книги Левит - запрещал такой брак, другой же, из Второзакония, однозначно ставил это в обязанность второму брату. Эти тексты, как и словечко «возможно», и все, происходившее в брачную ночь между двумя подростками, через четверть века стали объектом яростных споров, но в то время им едва ли уделялось особое внимание: политики вели свою игру, используя молодых невест и женихов королевской крови в качестве пешек.
Но на матримониальной доске появились новые серьезные фигуры. Катерина Арагонская, испанская принцесса, теперь уже не могла считаться такой же выгодной партией из доступных Генриху VII, как пятнадцать лет назад, когда был заключен английско-испанский договор. Например, были внучки императора Максимилиана из растущей семьи его сына Филиппа Красивого и Хуаны, сестры Катерины: Карл, племянник Катерины, родившийся в 1500 г., представлял из себя вершину возможных матримониальных устремлений в Европе, но и его сестры, Элеанор и Изабелла, были завидными невестами. Была и французская принцесса, малышка Клод, единственный на тот момент ребенок Людовика XII и его жены Анны Бретонской; и десятилетняя Маргарита Ангулемская, чей брат, Франсуа, должен был занять французский трон (согласно салическому закону), если король Людовик умрет, не оставив сына. Катерина Арагонская не была и единственной вдовой в Европе. Бывшая невестка Катерины, герцогиня Маргарет, обвенчавшись с Филибертом Савойским после скоропостижной кончины прежнего супруга*, недавно овдовела повторно.
На перспективах брака Катерины роковым образом сказалась еще и смерть ее свекрови Элизабет Йоркской в феврале 1503 года, всего за несколько месяцев до ее официальной помолвки с принцем Генрихом. В личном плане она лишилась покровительницы, чуткость и доброта которой могли бы значительно смягчить горечь разочарований от последовавших лет. Что же до общественной стороны дела, Генрих VII, сорокашестилетний вдовец, теперь вновь обрел холостой статус и мог использовать его в дипломатических целях. Был даже слух, достигший Испании, что король собирается жениться на собственной невестке.
На официальном уровне католические короли с негодованием отвергали подобные предположения: «нечто совершенно неслыханное, само упоминание об этом оскорбляет наш слух» (не говоря уже о том, что это был классический «неравный брак», король Генрих и Катерина формально находились в родстве первой степени). Впрочем, у негодования их католических величеств была и более приземленная сторона: принц Генрих сохранит право наследования перед любым сыном, который родится у Катерины и его отца, и испанская принцесса, по всей вероятности, останется вдовствующей королевой, а не королевской матерью и возможной регентшей. «Само упоминание об этом оскорбляет нас», прямо писал Фердинанд.
Возможно, слух не имел под собой оснований. Но само его возникновение (в то время, когда велись официальные переговоры о браке Катерины и сына английского короля) показывает изменчивую и скользкую природу матримониальных дел в Европе того времени. Более того, возмущение Фердинанда мыслью о короле Генрихе в качестве возможного жениха становится несколько комичным, если посмотреть на его собственное поведение в дальнейшем.
В октябре 1504 года умерла еще одна королева, мать Катерины, Изабелла. Фердинанд выразил набожную надежду на то, что теперь она «в царстве лучшем и более долговечном, чем то, которым она правила». Союз Арагона с Кастилией действительно оказался недолговечным: смерть Изабеллы означала, что трон займут ее дочь Хуана и Филипп Красивый, находящиеся во Фландрии. Король Фердинанд, лишившийся титула «король Кастильский», который принадлежал ему тридцать лет, был вынужден ловчить, пытаясь вернуть себе управление владениями своей жены в качестве губернатора. Между тем, отделение Арагона от Кастилии и возможный переход последней в имперский стан открывали целый веер новых дипломатических перспектив.
Кроме того, король Фердинанд теперь представлял из себя еще одного пожилого и свободного вдовца (нуждавшегося в наследнике мужского пола для Арагона). Не теряя времени, в следующем году, сразу после заключения договора в Блуа с Францией, он женился на Жермене де Фуа. Она приходилась французскому королю племянницей, тогда как ему - двоюродной внучатой племянницей. Ей было восемнадцать лет. Ему - пятьдесят три.
Эти бурные перемены несли с собой дурные предзнаменования для Катерины, которая, физически находясь во власти англичан, вряд ли могла от них выиграть. К лету 1505 года, в преддверии четырнадцатого дня рождения принца Генриха (после которого Катерина могла рассчитывать на проведение бракосочетания), Европа полнилась совершенно иными слухами. Считалось, что король Генрих VII намерен связать свою семью и имперский дом Габсбургов тройственным союзом. Принцессу Мэри обручат с Карлом, наследником владений Габсгургов и Кастилии. Сам король Генрих заключит брак с дважды овдовевшей тетей Карла, герцогиней Маргарет. А Генрих, принц Уэльский, возьмет в жены сестру Карла, Элеонору Австрийскую, семилетнюю племянницу той девятнадцатилетней принцессы, которая все это время искренне считала его своим нареченным супругом.
В этих обстоятельствах король Генрих нашел способ развязать себе руки в отношении сына. 27 июня 1505 года, за день до своего четырнадцатилетия, когда он должен был достичь возраста согласия, Генрих, принц Уэльский, официально объявил о расторжении помолвки с Катериной, вдовствующей принцессой Уэльской и испанской.
Еще перед тем, как на нее обрушился этот удар, в положении Катерины произошли резкие изменения к худшему. Помолвка двумя годами ранее не принесла перемен к лучшему, как можно было бы надеяться: напротив, она лишь обострила и подхлестнула неудобные вопросы короля Генриха насчет остального приданого. Эти требования сопровождались вежливым, но непреклонным отказом обеспечивать ее чем-либо, кроме самого необходимого.
Несчастливые домочадцы плохо уживаются вместе. Большую часть времени принцесса находилась вместе с доньей Эльвирой и остальной испанской свитой в Дарем Хаус, принадлежавшем епископам Дарема, в средневековом городке Стрэнде. По крайней мере, там были красивые сады, раскинувшиеся вдоль реки; но это было единственной отрадой при жизни в затворничестве, по мнению доньи Эльвиры, подобавшем принцессе. Все те годы, что Катерина оставалась вдовой, ряд неприятных происшествий, завершавшихся расставанием с членами свиты, хоть и разряжал атмосферу, в то же время усиливал у нее ощущение покинутости.
Проведя пять лет в Англии, Катерина сообщила отцу, что едва может говорить по-английски. Но как она могла учиться под надзором доньи Эльвиры, когда король Генрих не замечал или оскорблял ее? Случайные визиты во дворец и выезды на охоту в Виндзорском лесу были весьма редки. Первым ее покинул Алессандро Жеральдини, гуманист и ученый, бывший ее учителем в былые счастливые дни в Испании. Он прибыл с ней в Англию в роли ее исповедника и старшего священника. Но стало известно, что отец Алессандро распространял слухи о том, что Катерина забеременела от принца Артура: Катерина не простила ему этого ни тогда, ни через много лет. Разгневанная донья Эльвира добилась отъезда Алессандро в конце 1502 года.
В скором времени придворные дамы Катерины тоже начали ее покидать. Их отталкивали как закрытая жизнь в Дарем Хаус, так и невозможность для Катерины обеспечить им приданое, достойное фрейлин принцессы королевской крови. Сама Катерина не могла думать об этом своем недостатке «без угрызений совести». Но ее отец, поглощенный собственными проблемами в Испании, даже не посылал ей регулярно деньги на содержание. Очень скоро все, выходящее за рамки самого необходимого, стало непозволительной роскошью. Весной 1504 года Катерина сообщала, что у нее не осталось денег даже на то, чтобы покупать еду для себя и своих домашних.
При всем этом отбытие доньи Эльвиры не было добровольным. Это было эхо неудавшегося заговора. Брат доньи Эльвиры, дон Хуан Мануэль, служил кастильским дипломатом во Фландрии и пытался склонить Генриха VII к союзу с новыми правителями Кастилии, отдалив Англию от Арагона. В то время одной из тех, кто хотя бы теоретически мог облегчить отчаянное положение Катерины, была ее старшая сестра Хуана, наследница их матери. Катерине предложили написать сестре письмо с просьбой договориться о встрече с Генрихом VII в Сент-Омере: в свою очередь, это привело бы к тому, что он отплыл бы в Кале, и Катерина была бы в числе его спутников. После чего королева Хуана, узнав о бедствиях сестры, оказала бы ей помощь сама, либо нашла бы способ заставить английского короля сделать это.
Но недостойный доктор де Пуэбла расстроил весь замысел, напомнив Катерине о том, кому она в первую очередь была обязана хранить верность - разумеется, речь шла об отце. Катерина была в гневе: но она отказалась от своего плана. Донью Эльвиру отослали во Фландрию, и с ней отправился испанский священник, у которого принцесса исповедовалась после прощания с отцом Алессандро. На протяжении следующих двух лет Катерина была лишена даже возможности исповедоваться на родном языке. Но постепенно аскетизм и самоотречение, происходящие из веры, становились ее прибежищем. Мы узнаем об этом из письма Папы к Генриху, принцу Уэльскому, от 20 октября 1505 года, где ему поручается властью мужа (sic) заставить ее снять с себя обет сурового поста и молитв, воздержания и паломничества. Такое рвение могло отвлечь ее от подлинной цели брачного союза - а именно, произведения потомства. В такое время это письмо должно было смотреться скорее злой шуткой; но когда в переговорах принимал участие Генрих VII, ничто не было простым и однозначным, даже разрыв принца с невестой.
Хуана и Филипп Красивый, ставшие королями Кастилии, внезапно прибыли в Англию в январе 1506 года. Но надежды доньи Эльвиры на то, что одна сестра поможет другой в ее бедственном положении, не осуществились. По дороге из Нидерландов в Испанию королевская флотилия отклонилась с пути из-за шторма и была вынуждена встать на отдых в Веймуте. Король Филипп приехал в Виндзор и там отдыхал при дворе. Казалось, Катерина Арагонская вновь на мгновение вернулась во времена своей молодости в Испании: в ее волосах сверкали драгоценности, и она танцевала с двумя своими дамами прелестные кастильские танцы, которые она впервые продемонстрировала в Догмерсфилде. Но Виндзорский договор, заключенный 31 января между королем Генрихом и королем Филиппом, означал непосредственную угрозу ее будущему.
Англия теперь находилась в одном стане с империей Габсбургов против Арагона. Генрих VII зашел так далеко, что намекал на оказание помощи Филиппу против Фердинанда в случае, если бы Филипп захватил Кастилию силой. В свою очередь, Генрих получал в жены герцогиню Маргарет, и начиналась подготовка столь желанного обручения Карла Австрийского с принцессой Мэри (принцесса пела испанские песни, которым ее научила Катерина, во время дворцовых развлечений). Значило ли это, что все завершится обручением принца Генриха с сестрой Карла, Элеонорой?
Мало того, Катерина так и не получила того утешения от встречи с сестрой, на которое могла надеяться. Королева Хуана была очаровательна собой (она была прекраснейшей из дочерей Изабеллы); но вместе с тем она была мнительна и неуравновешена, и безумно ревновала своего привлекательного мужа к другим женщинам. По какой-то причине, возможно, вследствие одного из ее приступов дурного настроения, королева Хуана приехала в Виндзор через некоторое время после мужа, и Катерина оставила двор на следующий же день.
Тревоги принцессы все возрастали. Казалось, кроме нищеты, теперь ей угрожал финальный отказ. В апреле 1506 года она сообщила отцу, что ходит «почти нагишом», и что она просила у короля Генриха «в слезах» деньги на еду - и безуспешно. При этом, положение оставалось неоднозначным: король Генрих намеренно поддерживал неопределенность, царившую в отношении «помолвки», которую он заставил сына разорвать. В то время, как Катерина жаловалась в Арагон, принц Генрих, без сомнения, повинуясь отцу, продолжал величать ее (обращаясь к свояку, королю Филиппу) «моей дражайшей и возлюбленной августейшей супругой».
Стиль обращения принца Генриха напоминал язык официальных писем принца Артура к «дражайшей половине» почти десятью годами ранее. Но можно заметить и разницу. Принц Генрих уже успел узнать свою жену, «возлюбленную супругу», встречаясь с ней с момента ее прибытия в Англию. Кроме того, отбытие доньи Эльвиры вместе с нежеланием короля выделять деньги на Дарем Хаус привело к тому, что Катерина проводила больше времени при дворе или перемещалась по малым королевским дворцам. В любом случае она виделась с королевскими отпрысками. Таким образом, в последние несколько лет принц Генрих (и принцесса Мэри) сблизились с Катериной.
Это сближение не было намеренным. Оно было побочным результатом скупости Генриха VII, настойчиво выжимавшего из Фердинанда деньги, по сути, устроив ради этого травлю его дочери. Король считал свою власть над сыном абсолютной. И действительно, наблюдатели были поражены тем, как принц Генрих во всем повиновался отцу, ведя практически затворнический образ жизни; король, возможно, боясь за безопасность сына, а возможно, привыкнув во всем распоряжаться единолично, решал за сына каждую мелочь в его жизни. В следующем году Катерина отправила отчаянную жалобу отцу: ей не позволяли даже увидеться с «принцем, ее супругом» четыре месяца, несмотря на то, что они жили в одном дворце.
Для Генриха VII бесцеремонное устранение Катерины из общества его сына было лишь одним из маневров (так же, как для короля Фердинанда - циничное использование мифа об осуществлении брака Катерины). Но между привлекательным подростком, стремительно превращавшимся в юношу - в 1507 году принцу Генриху было шестнадцать лет - и несчастной маленькой принцессой, вызывающей сострадание у любого, наделенного чувствительным сердцем, постепенно развивались отношения, выросшие из родственной близости. Этому суждено было сыграть свою роль.
Что до Катерины, именно в то время она высказала Генриху VII в лицо с отвагой, делающей ей честь, что считает свой брак с принцем Генрихом «нерасторжимым». Разумеется, долг, религиозные убеждения и воспитание поддерживали ее в этом - как и инструкции, посланные отцом. Но и то, что обсуждаемый супруг был «в высшей степени исполнен достоинств», несомненно, тоже должно было сыграть свою роль. «В целом свете не найти юноши прекраснее принца Уэльского», сказал доктор де Пуэбла арагонскому королю в октябре 1507 года. Атлетическое сложение принца Генриха, как и его мощные мускулистые «гигантские», по словам доктора Пуэбла, конечности, уже начали изумлять тех, кто цинически не привык ожидать от принцев подобного совершенства.
Одержимость королевы Хуаны живым мужем продлилась недолго. Ее заменила одержимость трупом. После смерти Филиппа в октябре 1506 года шаткий рассудок Хуаны полностью помутился; она бесцельно ездила из замка в замок, держа при себе непогребенное тело мужа в гробу. Неожиданным последствием ее поездки в Англию было то, что она покорила Генриха VII своей красотой. Она была единоличной правительницей Кастилии, и теперь потеряла мужа. В конце концов, что мешало ему претендовать на ее руку? (Брак с герцогиней Маргарет так и не состоялся; она предпочла следовать своему призванию и править Нидерландами как мудрый и почитаемый регент).
Учитывая обстоятельства, попытки английского короля убедить себя в том, что рассказы о безумии Хуаны были просто уловкой испанцев, пытавшихся лишить ее законных прав, выглядят довольно беспомощно. С другой стороны, горячее одобрение доктором Пуэбла этого брака было уже откровенным фарсом: он доказывал, что даже если королева Кастилии и была безумна, англичан это не должно особенно волновать, поскольку та уже родила ребенка, и, по-видимому, способна это повторить.
Вновь возникала довольно щекотливая ситуация. Вопрос о браке с дочерью Фердинанда Хуаной снова поставил Генриха VII в положение, когда могла возникнуть необходимость в помощи Арагона. И ведь самый ценный из матримониальных призов, внук и наследник императора Карл Австрийский, тоже был внуком и наследником Фердинанда. Во власти арагонского короля было поддержать или же расстроить их брак с принцессой Мэри. Королю Генриху приходили на ум и другие заманчивые мысли о невестах, близких к арагонскому дому. Так, была еще и племянница Фердинанда, королева Жанна Неаполитанская, молодая вдова и признанная красавица. Несмотря на то, что королю Генриху понравилось то, что он о ней слышал, он не принимал ничего на веру. Необходимо было выяснить подробности: рисовала ли она? Был ли у нее на верхней губе волосок? Он слышал, что ее груди были довольно большими и полными и «несколько приподнятыми вверх». Не пахло ли у нее изо рта? Послы не должны были полагаться на чужие слова и подойти достаточно близко, чтобы иметь возможность все проверить.
Все это не помогало развеять мрачную атмосферу, царившую при английском дворе. Экстравагантные развлечения остались в прошлом. Торжества при бракосочетании Катерины и Артура были последним - и величайшим - зрелищем этого царствования. При всех своих мечтах о молодых прекрасных невестах, настоящее наслаждение король получал от игр в кости (обязательных для мужчин при его дворе). Во всех его действиях в конечном итоге просматривалась страсть к деньгам. Когда король Фердинанд, улучшив свое финансовое положение, смог послать часть недостающего приданого Катерины в июле 1507 года, король Генрих в ответ на это обрушился на принцессу, обвинив ее в том, что она незаконно присвоила себе предыдущую часть. Он доказывал это следующим образом: драгоценности и посуда, которые она привезла принцу Артуру, принадлежали последнему, и после его смерти стали собственностью его отца; сама же Катерина не имела права притрагиваться к ним.
Письма Катерины к отцу продолжают трагическое повествование. В них постоянно упоминается про еду и одежду. Катерина смогла купить себе два платья (из черного бархата) с тех пор, как приехала в Англию из Испании шесть лет назад, и ей пришлось продать свои браслеты, чтобы заплатить за них. Ее слуги ходили в лохмотьях. Что же до еды, с ней было все хуже, и принцессе, чтобы расплатиться, приходилось продавать посуду. Несомненно, долгом ее отца было «прийти на помощь молодой принцессе, живущей на чужбине и лишенной защиты».
С учетом всего этого неудивительно, что ее здоровье стало сдавать, и она испытывала постоянные приступы «горячечной лихорадки» - как и раньше, это могла быть какая-то разновидность депрессии, как и любая другая болезнь, вызывающая высокую температуру, - и кровопускание, которым ее лечили, могло лишь ослабить ее сопротивляемость. Весной 1507 года она сказала сестре, королеве Хуане, что поправилась и стойко противостоит ударам судьбы. Но в августе Катерина отчаянно пишет отцу, что «ни одна женщина, какая бы участь ей ни выпала» не страдала больше нее. Сравнивая с этим утверждения короля Генриха месяцем позже, что он совсем недавно отправил ей 200 фунтов, которые, должно быть, украли ее слуги, и то, что он так любит ее, что ему невыносима мысль о «пребывании ее в бедности», трудно не почувствовать фальши.
Неурядицы в нищем доме Катерины продолжались. Приехавший в конце концов испанский исповедник должен был немного облегчить ее жизнь. Он прибыл по настоятельной просьбе Катерины, в связи с тем, что ей было трудно исповедоваться на английском. Новоприбывший был францисканцем-обсервантом, как и исповедник королевы Изабеллы; францисканский монастырь обсервантов, находившийся рядом со дворцом в Гринвиче, поставлял священников и английской королевской семье. Катерина сразу же подпала под его обаяние. К несчастью, после всего пережитого она не научилась хорошо разбираться в людях. Отчаянная нужда в чьей-нибудь поддержке заставила ее принимать любого, кто поддерживал ее (или сумел создать у нее такое впечатление), за достойного и благородного человека.
Иногда это оказывалось правдой. В эти мрачные дни из Испании прибыла новая фрейлина, Мария де Салинас. Катерина говорила, что та неизменно утешала и ободряла ее «в час испытаний», и ей суждено было стать одной из самых верных друзей и слуг Катерины. Она приходилась ей дальней родственницей по арагонской линии, была немного младше своей госпожи и в молодости отличалась редкой красотой; Инес, сестра Марии де Салинас, которая вышла замуж за испанца, живущего в Англии, могла быть одной из фрейлин, приехавших с Катериной. Верность была не единственным достоинством Марии де Салинас; она была еще и неизменно тактична.
Этого нельзя было сказать о новом исповеднике Катерины, монахе Диего Фернандесе. Он, разумеется, не был тем Распутиным, «кичливым и скандальным сверх всякой меры», которым его изображали недоброжелатели. Были и те, кто не находил в нем «ни учености, ни достойного облика, ни манер, ни способностей, ни доброго имени». Если это и было некоторым преувеличением, все же монах Диего не был и тем образцом мудрости и благородства, которым его считала Катерина, «лучшим исповедником, который когда-либо был у женщины в моем положении, что касается как его частной жизни, так и знания основ веры и книжной учености».
В действительности монах Диего был интеллектуалом, получившим образование в Саламанке и поднявшимся из низов благодаря собственным усилиям. К несчастью, монах был намерен вмешиваться во все происходящее в доме принцессы, не ограничиваясь заботой о ее душе. Это было чем-то вроде одержимости властью, особенно неуместной ввиду сложных отношений Катерины с английским двором. Если же Катерина осмеливалась поставить его решения под сомнение, он, апеллируя к ее набожности, убеждал ее в том, что она предлагала греховные вещи; в конце концов, кому, как не ему, было судить об этом. Испанский посол возмущался тем, как легко было играть на чувствах «столь ответственной» девушки, как Катерина, «объявляя греховными все поступки, неважно, какие, если те его не устраивали».
Особенно возмутительным был эпизод, когда Катерина договаривалась о том, чтобы отправиться с принцессой Мэри в Ричмонд-Палас верхом и там присоединиться ко двору. В последний момент монах Диего вмешался, утверждая, что Катерина чувствовала себя ночью нехорошо. «Сегодня вы не поедете», объявил он. На сей раз Катерина не уступила: она очень любила такие поездки, особенно с принцессой Мэри, и сам король наконец-то послал за ней. Даже когда монах Диего объявил, что не подчиниться его приказу означало совершить смертный грех, обыкновенно послушная Катерина продолжала настаивать, показав этим степень своего недовольства. Но ее исповедник не допускал никаких возражений. После неловкой паузы принцесса Мэри уехала. Катерина обнаружила, что осталась без еды, так как дом уже готовили к ее отъезду. Король был - на этот раз вполне обоснованно - «крайне недоволен». На следующий день больной, если верить монаху Диего, девушке пришлось ехать на лошади, в сопровождении трех женщин, мажордома и монаха Диего, когда она могла бы путешествовать сообразно своему положению с принцессой Мэри.
Мимолетный слух о том, что влияние монаха Диего на принцессу проистекало из их интимной связи, надо признать необоснованным. Набожность и добродетельное поведение Катерины, сопровождавшие ее всю жизнь, не говоря уже о ее искренней уверенности в своей девственности, сделали бы для нее саму мысль о такой возможности невообразимой, если не кощунственной. При этом само собой разумеется, что для нашего Распутина, монаха Диего, не было никакой необходимости становиться на такой опасный путь. Высокая сознательность и одиночество Катерины и так сделали ее легкой добычей. Мастерское умение играть на ее страхах давало ему достаточную власть. Вполне можно понять реакцию нового посланника короля Фердинанда, дона Гутьерре Гомеса де Фуэнсалида, и его сетования: лишь бы нашелся «честный старый исповедник», чтобы сменить мутящего воду монаха.
Фуэнсалида прибыл на смену доктору де Пуэбла, который был отозван по просьбе Катерины в 1508 году. Если Катерина составила о монахе Диего незаслуженно высокое мнение, то в равной степени она ошибалась в отношении доктора де Пуэбла в своем упорном убеждении, впервые взлелеянном еще доньей Эльвирой, считая его послушным орудием Генриха VII. И в этом случае вынужденное уединение заставило Катерину плохо судить о людях. Возможно, еврейская кровь доктора Пуэбла - он был еврей частично или полностью - способствовала предубеждению доньи Эльвиры, несмотря на то, что многие чиновники Фердинанда до изгнания евреев в 1492 году были conversos, евреями, обращенными в христианство. Отношение к ним в Испании после 1492 года никак нельзя назвать однозначным, и едва ли оно могло бы быть таким (у самого Фердинанда - и, соответственно, Катерины - имелась еврейская кровь от его матери, Хуаны Энрикес). Этот фактор несомненно играл против доктора де Пуэбла, пожилого чиновника среднего звена, лишенного преимуществ, даваемых высоким общественным положением. Но было и еще кое-что: доктор де Пуэбла оказывался удобным козлом отпущения для Катерины всякий раз, когда истинным виновником ее положения, если забыть про Генриха VII, был ее отец, не сумевший обеспечить ей приданое. Если учесть страстную привязанность Катерины к Фердинанду (в Испании она была его малюткой, младшим и самым любимым ребенком), можно понять потребность в перекладывании вины на доктора Пуэбла.
Фуэнсалида был послом совершенно другого типа. Это был аристократ, привыкший к утонченному бургундскому двору, хотя он немного и знал Англию. Но и Фуэнсалида добился не большего. Доктор де Пуэбла по крайней мере хорошо ладил с королем Генрихом, какое бы превратное представление ни сложилось у Катерины об их отношениях; настойчивость Фуэнсалиды в вопросе о браке Катерины безмерно раздражала короля. С точки зрения Катерины, Фуэнсалида оказался даже хуже, привезя указания Фердинанда, согласно которым столь долго оттягивавшийся брак должен был состояться безотлагательно, в противном же случае следует вернуть домой Катерину и все, что получится спасти из ее бывшего приданого и имущества. «Очевидно, он (Генрих VII) считает, что может делать, что ему вздумается, и требовать чего угодно», писал Фердинанд, «поскольку принцесса в его власти». Но сама Катерина продолжала заявлять о «нерасторжимости» своего второго брака.
Последней каплей для испанцев стали попытки Генриха VII предложить собственный брак с королевой Хуаной в качестве замены браку Генриха, принца Уэльского, и Катерины. Таким образом он надеялся сохранить дружбу с Арагоном. Когда Фуэнсалида негодующе указал, что английский король обязался по договору обвенчать своего сына с Катериной Арагонской, Генрих VII любезно ответил ему: «Мы с сыном свободны». Для Фуэнсалиды и его господина это означало смертный приговор браку Катерины.
Катерина, в свою очередь, была разгневана на Фуэнсалиду, и монах Диего опять вступил в состязание. Особенно возмутительным было происшествие с одной из ее дам, Франческой де Качерес, получившей предложение руки и сердца от богатого итальянского банкира Франческо Гримальди (участвовавшего в запутанных приготовлениях, связанных с выплатой оставшейся части приданого Катерины). Донья Франческа, не имея за душой приданого, считала себя счастливой, обеспечив себе столь завидного жениха; но то обстоятельство, что Фуэнсалида остановился в лондонском доме Гримальди, заставило Катерину с подачи монаха Диего заподозрить здесь сговор. Донье Франческе пришлось покинуть ее дом и свадьба состоялась в доме Гримальди.
По мнению Фуэнсалиды, пришло время собирать пожитки Катерины и вызволять принцессу из английского замка, в котором та уже семь лет ждала прекрасного принца. В свете брака, заключенного через посредников - официальной помолвки - принцессы Мэри с Карлом Австрийским, принцем Кастильским, в декабре 1508 года, бесконечные проволочки Генриха VII в отношении предыдущего брака лишились последнего оправдания. Фуэнсалида в гневе отказался от приглашения на придворные торжества и пытался запретить это принцессе. И все же Катерина отправилась туда с высоко поднятой головой. Карл был ее племянником, Мэри - золовкой; она гордо наблюдала за церемониями. Когда двенадцатилетняя Мэри внятно и разборчиво произнесла слова обряда по-французски «без каких-либо запинок или оговорок, пауз или перерывов», у многих из тех, кто наблюдал за этим трогательным моментом, глаза были на мокром месте. Но если Катерина была среди них, она наверняка должна была уронить пару слез и о собственной судьбе.
Весной 1509 года Катерина наконец сломалась. В письме отцу от 9 марта она отчаянно пишет ему, что не может больше вынести мелочные преследования Генриха VII. Совсем недавно он сказал ей, что совершенно не обязан кормить ее или ее свиту; и презрительно добавил, что дает ей пропитание в качестве милостыни. Принцесса уже поправилась после последнего приступа болезни; теперь она желала вернуться в Испанию и провести остаток жизни в служении Богу. Это был жест полного отчаяния со стороны дочери королевы Изабеллы, воспитанной в убеждении, что ей предназначен Богом престол, а не монастырь.
В следующем месяце Фуэнсалида начал отправку имущества Катерины в Брюгге. И в этот момент внезапно Катерина избавилась от власти короля Генриха. 21 апреля после недолгой болезни тот скончался. Почти ровно семь лет прошло после смерти принца Артура. Заклятье потеряло силу.
*Герцогиня Маргарет вышла за Иоанна Астурийского в 1497 г., и после его смерти, наступившей через полгода, за Филиберта Савойского в 1501 г. Тот скончался в 1504 г. (прим. переводчика)
